Рафаэль и бабы-жабы. трагикомедия

Из серии "Крым-криминал" …Она остановила свой сурово-надменный взгляд на тщедушном художнике и, подобно удаву, гипнотизирующему кролика, спросила: — У кого повернется язык назвать меня слабым полом? А-а, что молчишь живописец, будто воды в рот набрал или потерял дар речи? — Вы очень редкая по своей комплекции и стати женщина, — только и смог выдавить из себя. — Виола, покажи старику свой коронный фокус, — попросила Швец. — Я — не старик, — возразил Суховей. — Но и не юноша с седой головой, — напомнила соседка. — Покажи, покажи ему фокус, чтобы глаза из орбит вылезли. — Это не фокус, не иллюзия, а факт, — констатировала Баляс и взяла из вазы с виноградом и черносливами краснобокое яблоко. Несколько раз подбросила его на широкой ладони, а потом охватила пальцами и крепко сжала. Оно сочно хрустнуло и сквозь пальцы закапал, а потом потек в бокал желтый сок. Суховей, не веря своим глазам, часто заморгал и промолвил: — Вам попалось гнилое яблоко... —Разуй глаза, старый пень!— возмутилась Тамила. — Где ты увидел гниль? Это из тебя, как из мешка, труха сыпется. Лучше выпей сок, который Виола нацедила. —В таком случае, Виола Леопольдовна, вам следовало бы с фокусами и трюками выступать в цирке. — Мне слава и аплодисменты не нужны, — ответила риелтор. — Настоящая соковыжималка! — с восторгом изрекла Швец. — Теперь Рафаэль, твоя очередь показать свою богатырскую силу. Баляс подала ему второе яблоко: — Если вы сможете его раздавить, то будем считать наши силы равными. Отпадет необходимость состязаться в силе рук. Он попытался двумя руками его раздавить, но тщетно. Плод выскальзывал из ладоней. — С яблоком я только так могу совладать, — он поднес плод ко рту и откусил сочную мякоть. — С виноградной гроздью справлюсь легко. — С виноградом и ребенок сможет, — заразительно-сексуально рассмеялась соседка. — Ну-ка, представитель сильного пола, согни правую руку в локте и на стол! — приказала риелтор и сама первой выставила свой большой рычаг с десницей, чтобы одним махом вместе с Суховеем свергнуть все мужское племя и восстановить матриархат. — Виола Леопольдовна, может не надо? У нас с вами разные весовые категории. Вы раза в два-три тяжелее меня. Лучше я с Тамилой поупражняюсь, у нас с ней почти одинаковый вес?— с мольбой в голосе попросил он. — С Тамилой в постели будете упражняться. Ей такие процедуры: массаж и тренинги очень нравятся. Я же не предлагаю поднимать штангу или гири, а всего лишь детская забава? — Поймите, я художник, а не кузнец-молотобоец, тяжелее мольберта и кисти ничего не поднимаю. — Я тоже тяжелее стакана, бокала или фужера ничего не поднимаю. Поэтому мы в равных условиях, — возразила Баляс. — Рафаэль, как тебе не стыдно?! Не позорь мужское племя, — пристыдила его Швец. — Женщины испугался. Как бабу под себя подмять, так все герои, а как помериться силами — сразу в кусты. — Виола Леопольдовна, пожалуйста, снимите перстни и кольца, чтобы не повредить, не поранить себе и мне пальцы, — попросил Суховей. — Это не каприз, а таковы правила поединка. —Их можно снять лишь с пальцами, вросли в кожу, — ответила она. — Я — не неженка, да и ты потерпишь. Христос терпел и нам велел. Едва художник поставил согнутую в локте руку на свободную от блюд поверхность стола, как она лихо зажала его узкую кисть в своей широкой лапе. Ощутил, как его кисть поглотила большая и жесткая ладонь с пальцами, унизанными золотыми перстнями и кольцами с самоцветами. Они впились в его кожу, сжали, будто тисками, вызвав боль. Он напряг мускулатуру, сосредоточил усилия. Прожигая его магическим взглядом, Виола открыла счет: — Один, два, три! Свинцовая тяжесть, усиленная напором ее массивного плеча и груди, сместив центр тяжести, навалилась на его руку. Она задрожала от напряжения, локоть заскользил по столу. Кровь, пульсируя в висках, прилила к лицу, сделав кожу пунцовой. Лоб покрылся испариной. А тут еще Тамила взбалмошной гимназисткой, забегая то с одной, то с другой стороны, визжала, брызгая слюной: — Виола, покажи ему кузькину мать! Пусть на своей шкуре познает, кто сильный, а кто слабый пол? Дави гниду, вонючего зоофила, чтобы не возникал. «Если я буду упорно сопротивляться, то этот динозавр сломает мне сустав или кисть руки. Лучше бы я согласился на танец, тогда бы дело до этого истязания не дошло», — лихорадочно размышлял художник. Между тем Баляс напирала всей массой своего тела. Грудью, от которой исходил жар, словно от печи, прижала его голову. От недостатка воздуха перехватило дыхание. Нескольких секунд хватило, чтобы она, сцепив замком его пальцы своей могучей клешней, завалила его посиневшую руку на стол. Художник простонал от острой боли. — Кто слабый пол, кто слабый пол? Отвечай! — ядовитым шмелем гудела она в его ухо. Оскалила крупные зубы с золотыми коронками. — Ради Бога, отпустите, больно же, — попросил он. — Кто сильный пол? Живо отвечай!— прижав и садистски улыбаясь, потребовала она. —Вы, вы — сильный пол, — произнес страдалец, только бы освободить кисть руки из ее потного железного замка. — То-то и оно, не перевелись еще в русских селениях женщины, которые и в горящую избу войдут, и коня на скаку остановят, и если потребуется, то и мужика, как быка, завалят, — дополнила она известные со школьной скамьи стихи Николая Некрасова. Суховей усердно дул на побелевшие кончики пальцев, тер их, чтобы покраснели.